Время по мнению джорджа кеннана пути. Джордж кеннан - дипломатия второй мировой войны глазами американского посла в ссср джорджа кеннана

Джордж Кеннан интересовался путешествиями с детских лет, однако, сначала ему пришлось поработать телеграфистом. По заданию Русско-Американской телеграфной компании он попал в Россию в составе экспедиции, исследовавшей возможность прокладки телеграфии из Америки в Россию через Аляску. Берингов пролив, Чукотку и Сибирь.

Вот так начиналась любовь Кеннана к России - в районе устья Анадыри Кеннан с напарником, продвигаясь на собачьих упряжках, исследовали местность, несколько раз были награни смерти от холода и голода. Неудачи сопутствовали проекту - денег не присылали, местные коряки не хотели работать, в конце концов проект закрыли и 22-х летний Кеннан отправился домой из Охотска на русской тройке через Сибирь домой. А дома, в родном штате Огайо, он издал книгу “Tent Life in Siberia” , после которой он заявил о себе, как писатель, а популярность дала возможность зарабатывать на жизнь чтением лекций о России.

В 1870 г. Он предпринял путешествие на Кавказ и стал первым побывавшим там американцем. Кавказ был в то время необычайно популярен в связи с Кавказской войной. В Петербурге продавались кинжалы, инкрустированные серебром и золотом, входили в моду башлыки. На Кеннана все это произвело неизгладимое впечатление и в 1870 он появился в Петербурге, не обращая на предостережения друзей об опасности путешествия, он вскоре очутился в Дагестане.

Preparation of trench road near Bodo (фотографии из архива Кеннана)

Там он нанял в проводники некого Ахмеда Аварского, которого он описал как варвара 10 века, тот хвастался, что убил около 14-ти человек.

Когда Кеннан спросил "Как ты убил первого человека? Это была схватка?"
Ахмет объяснил:"Мы поспорили, и он оскорбил меня, я вынул кинжал - бац!- и все"
Ахмет в свою очередь спросил, чтобы произошло в таком случае в Америке. "Я бы вызвал полицию" - ответил Кеннан.
Разочарованный Ахмет спросил "И что же, Вы никого не убиваете, не делаете набегов и не мстите?"
Получив отрицательный ответ, Ахмет заключил: "Вы живете жизнью овец".

В течении двух месяцев Кеннан путешествовал по предгорью, где познакомился с представителями 30 этнических групп, говоривших на разных языках, он как будто перенесся во времена Юлия Цезаря - эти люди не желали расставаться со своими традициями, здесь сохранялся обычай кровной мести и многое другое - Кеннан записывал эти обычаи, чтобы потом рассказать об этом миру.
Потрясенный тем, что этим людям так и не удалось в течении многих веков продвинуться в своем социальном развитии, он размышлял о роли России на Кавказе.
Возвращаясь домой через Стамбул, он уже был уверен, что именно России принадлежит почетная роль принести в этот затерянный мир достижения западной цивилизации.

После нового путешествия за Кеннаном прочно закрепилась слава специалиста по России. Он же, популяризируя сведения о России, стал ее активным пропагандистом. Именно благодаря лекциям и книге Кеннана многие американцы впервые узнали о далекой неизвестной, во многом - экзотической стране. С 1877 года Кеннан, наконец, получил работу журналиста.

В то время в Америке по отношению к России существовало два противоположных. Одни видели в ней единственного сильного союзника и стремились к установлению торговых связей, другие указывали на тиранию и призывали к ее изоляции.

Одним из обличителей царского деспотизма был Вильям Джексон Армстронг, который некоторое время работал в России в американском консульстве. Несмотря на убийство Александра II, и сочувствия американского общества к русскому царю, он продолжал критиковать русский монархизм.

Армстронг убеждал своих сограждан, что несмотря на отмену крепостного права, Российская империя продолжала оставаться варварской страной, потому что власть все так же препятствовала демократическому развитию и жестко карала тех, кто с этим был не согласен.

Кеннан, считая себя знатоком Сибири, открыто выступал против нападок на Россию.На страницах печати между двумя экспертами развернулась словесная битва. Каждый отстаивал свою точку зрения.

Всерьез увлеченный дискуссией, Кеннан стал знакомится с книгами о России, пытался достать русские газеты и журналы, среди книг искал книги русских авторов. Так он познакомился с Максимовым и Ядринцевым , их работы о Сибири заставили его задуматься о том, что, собственно, он знает о России.

Сергей Васильевич Максимов

Вопрос отношения к России настолько серьезно волновал Кеннана, что для того, чтобы составить собственное мнение о положении каторжан в Сибири, Кеннан решил совершить новое путешествие.

Для этого он убедил журнал “The Century” послать его в качестве журналиста в Сибирь, он же обязался написать для журнала 12 статей о своем путешествии. Вскоре договоренность была достигнута не только с редактором журнала, но и с американским правительством. Кеннан должен был получить за свою работу $6.000 и аванс 100 ежемесячно высылаемый его жене, пока он будет отсутствовать на протяжении 15 месяцев. Целью же путешествия была проверка противоречивых сведений о положении узников в Сибири, получение дополнительной информации в поддержку правильности той или иной информации и на основании полученных данных выработка собственного отношения к событиям в России.

Американским читателям трудно было понять «закаленную интенсивность чувства ненависти молодых людей России к своему правительству» Вот это и должен был понять и объяснить своим читателям американский журналист.

За год до путешествия Кеннан решил хорошо подготовиться и несмотря на имеющиеся базовые знания русского, хорошо выучил русский язык. Это дало ему, в отличии от других путешественников, иметь возможность получать информацию напрямую, без переводчика. Он также ознакомился со всеми возможными критическими статьями о Сибири.

С этой целью он съездил в Петербург, чтобы купить как можно больше литературы. Помимо этого, он позаботился обо всех возможных официальных разрешениях на перемещение по России и посещение тюрем. А так как у него была репутация сторонника России, он легко получил рекомендации высоких лиц.

Однако, это было не все, перед поездкой Кеннан, наконец познакомился с Николаем Михайловичем Ядринцевым, человеком, который сегодня был бы назван сепаратистом за поддержку идеи отделения Сибири от России.

Ядринцев был арестован по делу “Общества Независимости Сибири”, провел два года в Омской тюрьме и 8 лет в ссылке в Архангельской губернии. Затем он работал в Петербурге секретарем председателя комиссии по тюремному надзору, что давало ему возможность собирать очень ценный статистический материал. К моменту знакомства Ядринцев был редактором газеты “Восточное обозрение” и автором известной за рубежом книги “Сибирь, как колония” Ядринцев привлекал внимание к высокой смертности ссыльных и каторжан, как результата жестокого обращения с людьми, но и на разрушающее действие системы ссылки на Сибирь.

Ядринцев не только познакомил Кеннана со своими взглядами на проблему, он снабдил его маршрутами к местам, которые обычно не показывали “туристам”, именами и адресами тех, кто мог дать ему неофициальную информацию о состоянии дел в Сибири, а также рекомендательными письмами, открывшими перед Кеннаном двери, за которыми скрывалась “оппозиция”.

В июне 1885 года Кеннан в сопровождении художника и фотографа Джорджа Фроста уже был на Урале, где и провел лето, в сентябре путешественники прибыли в Иркутск и осенью добрались до Карских рудников.
Поездка не была легкой, путешественниками приходилось самим искать места для ночевок, договариваться о смене лошадей, добывать пищу, предусмотрительно обходить те поселения, в которых свирепствовали тиф и чума. Они узнали, что такое ночевать на холодном полу почтовых станций, избавляться от насекомых, которыми кишели избы на постое. Это было испытание на физическую прочность. Необходимость скрывать контакты с ссыльными, вести себя так с местными властями, чтобы не потерять их доверие, собирать и шифровать информацию, быть готовыми к обыску и даже аресту, требовало большого нервного напряжения.
К концу пути у Джорджа Фроста случилось помутнение рассудка на фоне физического измождения, Кеннану после путешествия тоже пришлось долго лечиться.

Windmills near Omsk

A Siberian etape or exile station house

Street in Irkutsk

Tarantas - a large four wheel carriage without seats used for travel in Siberia during the summer

Siberian convicts working in a placer mine

Из альбома фотографий каторжан и ссыльных

Dr. Martinoff"s little boy & son of Yakimova born in fortress
Дети, рожденные во время заключения осужденной Якимовой в крепости

После посещения городских и этапных тюрьм, разговора с множеством людей от официальных представителей до ссыльных, бывших ссыльных и членов их семей, Кеннан вернулся в Петербург в твердом убеждении, что его прежняя позиция по отношению к России должна быть пересмотрена.

«Одной из самых главных и действенных причин, побудивших русских революционеров …принять преступную политику террора, является обращение с политическими ссыльными в русских тюрьмах»
- таков один из главных выводов Кеннана

Административные высылки политически неблагонадежных, которые очень часто оказываются там легкомыслию, по пустяковым фактам, по лживым доносам, в результате ошибок системы наносят наибольший вред обществу.

«…во всем цивилизованном мире нет ничего подобного тому бедствию и ужасу, которое является результатом ссылки в Сибирь. В известном отношении виновата, без сомнения, небрежность, бессердечность и взяточничество чиновников, но весь ужас есть следствие всей жестокой системы, которая должна быть всецело упразднена»

Вернувшись из России, Кеннан встретился с политэмигрантами - Кропоткиным, Степняком, Чайковским, которые были удивлены глубокими знаниями Кеннана, его точными наблюдениями и правильными выводами.
В дальнейшем Кенннан не только не терял связь с русской оппозиций, но всячески ее поддерживал, не только в печати, но и материально. Достаточно сказать, что убежавший из Сибири Феликс Волховский, с которым он познакомился в Томске, приехал именно к Кеннану, а только потом (возможно и с его помощью) переехал с Лондон.

Контакты с Ядринцевым продолжались до самой смерти Ядринцева в 1894 году, Ядринцев не только встречался с Кеннаном, когда тот приезжал в Россию, но и продолжал снабжать его информацией, знакомить с людьми, которые могли предоставить интересные сведения.
Например, незадолго до смерти Ядринцева Кеннан просил его прислать информацию по Кавказу. Кеннан в свою очередь рссказывал о том, что интересовало Ядринцева, например, систему организации школ для коренного населения.

В процессе дальнейшего общения Кеннан убедился в необходимости пропаганды идей русской оппозиции. Первым шагом к этому была серия статей для журнала, а потом появилась и книга “Siberia and the exile system”.
Книга Кеннона после выхода в свет была переведена на немецкий и датский языки, а в Женеве русские политэмигранты перевели ее на русский и напечатали.

В России хранение копий даже статей Кеннана грозило арестом, темнее менее они нелегально просачивались через границу, ссыльные переводили статьи и распространяли их между собой. Газета Ядринцева “Восточное обозрение” напечатало обзор данной книги, так о ней узнала вся политическая Сибирь.
В России же книга была напечатана только в 1906 году и, благодаря цензуре, оказалась гораздо тоньше оригинала, к тому же, в ней не было иллюстраций Фроста.

Кеннан Джордж

Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана

Кеннан Джордж

Дипломатия Второй мировой войны

глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана

Пер. с англ. Л.А. Игоревского, Ю.Д. Чупрова

Аннотация издательства: Книга лауреата Пулитцеровской премии Джорджа Кеннана, видного американского дипломата, посла в СССР с 1954-го по 1963 г., аналитика, советолога, автора многочисленных трудов по американской дипломатии и внешней политике, повествует о сложном с точки зрения развития ситуации в Европе периоде мировой истории: канун Второй мировой войны, крупные военные конфликты, послевоенный передел Европы и противостояние двух политических систем. Автор представляет свое мнение о происходившем, дает яркие, хотя отчасти спорные портреты Иосифа Сталина и Теодора Рузвельта, других выдающихся политических деятелей, знакомит с личными прогнозами развития России после войны, делает любопытные зарисовки из жизни сталинского окружения и сотрудников иностранных дипломатических миссий.

Часть первая

Глава 1. О себе

Глава 2. Подготовка к работе в России

Глава 3. Москва и Вашингтон в 1930-х годах

Глава 4. Прага, 1938-1939 годы

Глава 5. Работа в Германии в военное время

Глава 6. Португалия и Азорские острова

Глава 7. Европейская консультативная комиссия

Глава 8. Москва и Польша

Глава 9. Москва и победа в Европе

Глава 10. От дня победы в Европе до Потсдама

Глава 11. Длинная телеграмма

Часть вторая

Глава 12. Национальный военный колледж

Глава 14. План Маршалла

Глава 15. Статья "X" и "доктрина сдерживания

Глава 16. Япония и Макартур

Глава 17. Североатлантический альянс

Глава 18. Германия

Глава 19. Будущее Европы

Глава 20. Последние месяцы в Вашингтоне

Приложения

Примечания

Часть первая

Конечно, разные люди в различной степени помнят свои детство и юность. Боюсь, что у меня сохранилось об этих временах не так уж много воспоминаний. К тому же в наш стремительный век человека фактически отделяет от его собственного детства большее расстояние, чем в более спокойные времена, когда не было ни таких технологических переворотов, ни демографических взрывов, ни других столь бурных перемен. Углубляясь в эти воспоминания, я вижу перед своим мысленным взором худощавого, тихого, погруженного в себя студента, затем, более смутно, - не очень опрятного кадета военной школы. И уж совсем немногое я могу вспомнить о школьнике, который путешествовал из дома в школу и обратно по улицам Милуоки на новом трамвае, поражавшем тогда его воображение, весьма неохотно, с большим неудовольствием посещал по субботам школу танцев и так глубоко погружался в собственные грезы, что мог иногда часами не замечать того, что происходило вокруг. Своего более раннего детства я совершенно не помню. Можно, конечно, утверждать, что этот ребенок был очень чувствительным и с опаской относился к окружающему миру (так как рано лишился матери); однако это по большей части известно по рассказам других или в результате моего собственного анализа в более зрелые годы, а не по моим собственным воспоминаниям.

Другая трудность, с которой я сталкиваюсь, когда пытаюсь рассказать о своей жизни с самого начала, состоит в том, что в моем юном сознании, в большей мере, чем это бывает у других, отсутствовала четкая граница между миром фантазий и переживаний и миром реальности. В детстве мой внутренний мир был моим и только моим, и мне и в голову не приходило разделить мои переживания с другими людьми (со временем это свойство постепенно уступило место большему реализму). Моя внутренняя жизнь в то время была полна волнующих загадок, смутных страхов и того, что принято называть откровениями. Например, необычного вида темное и мрачное кирпичное здание с аркой над входом, неподалеку от нашего дома, казалось мне исполненным жуткой значительности, а в деревьях ближайшего к нам парка Джуно, по моему тогдашнему убеждению, жили эльфы (моя кузина Кэтрин рассказывала об этом моей сестре Фрэнсис, и я, конечно, поверил в этот рассказ).

С другой стороны, сами мои воспоминания отличаются неопределенностью и расплывчатостью. Может быть, в том таинственном и жутком кирпичном доме в конце нашей улицы действительно происходили какие-то страшные вещи, и смутные догадки об этом родились в чуткой детской душе. И как я могу быть уверенным, что в деревьях парка никогда не жили эльфы или иные чудесные существа? В жизни случались иногда вещи и более удивительные. Сейчас, конечно, в парке Джуно едва ли можно найти подобные чудеса, и все сказочные существа, должно быть, давно сбежали, напуганные обилием машин в Милуоки (из-за этих машин исчезло уже многое, составлявшее прежде прелесть этих мест). Но кто может сказать точно, что там было, а чего не было в 1910 году? Вещи таковы, какими мы их видим. Я тогда по-своему смотрел на этот парк, и мой взгляд предполагал существование эльфов. Что здесь было правдой, а что фантазией, и до какой степени, этого никто никогда не узнает. Возможно, подобные загадки можно прояснить с помощью психоанализа по Фрейду. Имело бы смысл это делать, будь я большим художником, крупным преступником или просто человеком исключительным в хорошем или дурном смысле. Но я не принадлежу к таким людям.

Здесь следует упомянуть о двух семейных обстоятельствах. Почти все предки моего отца (которые в начале XVIII столетия переселились в эту страну из Ирландии) были фермерами. Один из них стал пресвитерианским священником, другой - полковником революционной армии и депутатом первого законодательного собрания в штате Вермонт, но все они при этом продолжали заниматься и фермерством. Позднее мои предки переселились в штат Нью-Йорк, потом - в Висконсин. Их жены происходили также из фермерских семей.

Все это были люди грубоватые и не всегда привлекательные. Образование и светскость несколько больше интересовали женщин, нежели мужчин. Мой отец первым из них получил высшее образование. Прежде всего им было свойственно тогда жесткое своеволие и нежелание общаться с другими людьми (не считая церковных общин). Они всегда стремились освободиться от любого общества, которое могло бы ограничить их индивидуальную свободу.

Представители нашего рода не были ни богатыми, ни бедными, все они привыкли работать. Не имея капиталов, они никогда не сожалели об этом, не завидовали богатым и не обращались с упреками к властям. Главным для них была их страсть к самостоятельности. От правительства они требовали только, чтобы оно оставило их в покое. Когда бывало трудно (а так было не раз), они жаловались Богу, а не в Вашингтон. Человек, произошедший из такой семьи в XX столетии, должен быть лишен как чувства превосходства, так и чувства неполноценности, свободен от социального недовольства и готов воспринимать всех людей как равных, независимо от расы или национальности.

Такое положение интересно сопоставить с классическими основами марксизма: никто из моих американских предков не был, в сколько-нибудь значительной степени, нанимателем рабочей силы и сам не продавал своего труда работодателю. Трудно представить другую семью, столь далекую от того классического положения, которому Маркс и его последователи придавали существенное значение. Это обстоятельство сказалось, когда я, став уже взрослым, начал иметь дело с последствиями русской революции - первого крупного политического триумфа марксистов. Я никогда не придавал значения всеобщей истины классическому марксистскому противопоставлению капиталистов - кровососов и эксплуатируемых, попранных, но социально чистых рабочих. Однако если говорить о степени, в которой это положение отвечало реальности, то лично я не имел к этой реальности никакого отношения, ни по собственному опыту, ни по опыту моей семьи. Я не могу отождествить себя ни с эксплуататорами, ни с эксплуатируемыми. Если говорить о реальной социальной несправедливости и эксплуатации, которую имели в виду марксисты, то, по моему убеждению, это скорее трагическое недоразумение ранней эпохи индустриального развития, а не драматическое противостояние демонов и ангелов.

Дело в том, что уклад жизни первых фермеров, создавшийся в XVIII веке, фактически сохранился до 60-х годов XIX века (нечто подобное произошло на американском Юге или в России). Культура XVIII века, свойственная подобным семействам, не походила ни на культуру дореволюционной Франции, ни на культуру лондонского света. Это были пуританские устои Шотландии и Северо-Восточной Англии. Удаленность нашего края защитила нас от последствий наполеоновских войн, а сохранение фермерского уклада - от последствий индустриальной революции. Мой дед, достигший зрелости в эпоху Гражданской войны, воспринял манерность и аффектации Викторианской эпохи и даже получал от них удовольствие. Моему отцу эти черты были тоже отчасти свойственны, но он воспринял их механически и сам понимал их искусственность. Начало нового века он встретил с тревогой и отчасти с неприязнью и стремился найти убежище в свойственной его юности атмосфере задержавшегося XVIII века (он родился в 1851 году). Эта духовная атмосфера до известной степени сказалась и на нашей домашней обстановке, когда мы были детьми. И поэтому я чувствую себя не очень уютно в качестве человека XX века.

В США умер Джордж Кеннан - человек, которого с полным основанием можно назвать одним из главных архитекторов "Холодной войны". Именно он придумал и развил доктрину, согласно которой распространение коммунизма необходимо сдерживать - применяя для этого любые меры. И американская дипломатия в отношении СССР многим была обязана именно ему. При этом Кеннан не испытывал восторга от того, как США проводили свою внешнюю политику, и искренне любил Россию.

Американец Кеннан оказался связан с Россией еще до своего рождения. А родился он, кстати, 16 февраля 1904 года в Милуоки, штат Висконсин, в обеспеченной семье. Его день рождения справляли вместе с днем рождения брата его деда - Джорджа Кеннана, журналиста, путешественника и этнографа, снискавшего себе немалую известность трудами о России и, в особенности, о сибирской каторге.

В знак уважения к именитому родственнику родители Кеннана-младшего решили назвать его Джорджем Фростом Кеннаном - имя Фрост ребенок получил в честь товарища Кеннана-старшего в его путешествиях по России.

Закончив военную школу в Висконсине, Джордж Фрост Кеннан продолжил учебу в Принстонском университете. Именно там он увлекся проблемами международной политики, и в первую очередь - отношениями между США и Россией. В 1925 году, сразу после окончания Принстонского университета, Кеннан поступил на дипломатическую службу. После недолгого пребывания в Женеве у него появилась возможность пройти трехлетнюю аспирантуру в одном из европейских университетов при условии, что он возьмется за изучение какого-нибудь редкого языка. Кеннан выбрал Берлинский университет и русский язык в надежде получить назначение на работу в Советском Союзе. Позже он действительно работал в американском дипломатическом представительстве в Риге, и наконец в 1933 году Кеннана направили в посольство США в Москву.

Изначально Кеннан был классическим антисоветчиком. Он считал, что компромисс с советским режимом невозможен. СССР для него был средоточием зла, страной, которая погубила аристократическую культуру дореволюционной России, а на мировую политику оказывала исключительно вредное влияние. Винить его в этом сложно, поскольку со времен Октябрьской революции и гражданской войны прошло всего 10 лет, и для той части населения земного шара, которая считала себя цивилизованной, большевики немногим отличались от варваров.

Но будучи человеком умным, Кеннан не замыкался на своей нелюбви к СССР, а предпочитал изучать эту загадочную страну, о которой большинство американцев имели самое смутное представление. Он знакомился с русской культурой и очень полюбил русскую литературу, в частности Чехова и Толстого - Кеннан несколько раз посещал Ясную Поляну. Американские дипломаты в то время, как это ни удивительно, относительно свободно разъезжали по СССР - встреча Остапа Бендера с американцами, описанная в "Золотом теленке", не является выдумкой Ильфа и Петрова.

Мистер Кеннан, наши люди верят, что можно быть другом другой страны и в то же время оставаться лояльным и преданным гражданином своей страны. Вы именно такой человек.

Михаил Горбачев

Кеннону импонировала православная культура - он посетил Новый Иерусалим, церковь Покрова на Нерли и ряд других святынь. В православии пресвитерианин Кеннон находил традиционализм и патриархальность - ценности, являвшиеся для него безусловными. Он пытался понять менталитет русского человека, казавшегося ему представителем доиндустриального мира, ностальгия по которому в Америке того времени была весьма распространена.

Начало ХХ века ознаменовалось для США повальной индустриализацией и урбанизацией. Вряд ли было случайным то, что роман Оуэна Уистлера "Виргинец", вышедший еще в 1903 году, встретил очень теплый прием у читателей: за два года было продано более 300 тысяч экземпляров, не говоря уже о постоянных переизданиях. "Виргинец" стал выражением протеста против наступления века машин, против утраты ценностей сельской жизни. Уистлер не случайно выбрал в главные герои уроженца Виргинии - "сердца" довоенной аграрной Америки с ее доблестью, честью и принципами, с ее верностью традициям.

Ни один народ не был столь глубоко ранен и унижен, как российский, переживший несколько волн насилия, которые наслал на него наш жестокий век. Именно поэтому трудно ожидать, чтобы огромная государственная, социальная и экономическая система России изменилась за одно десятилетие. Учитывая огромные масштабы постигших страну потерь и царившие здесь злоупотребления, нельзя надеяться привести все в порядок за одно десятилетие. Может быть, на это не хватит жизни целого поколения.

Джордж Кеннан

Внутренне Кеннан не принял "машинизацию" США, разрушившую дорогой ему мир добропорядочных, респектабельных и религиозных людей. Поэтому индустриализация СССР, свидетелем которой он стал, также не вызывала у Кеннана никакого восторга. Строительство нового мира на земле Толстого представлялось ему абсолютно неорганичным для российского общества. Кеннан считал, что Россия предпочитает духовность рационализму, склонна к самосозерцанию, а не к наращиванию усилий по усовершенствованию материальной жизни. Модернизация жизни в СССР, опасался он, приведет к исчезновению естественного уклада страны, ее патриархальной самобытности.

При этом Кеннан с одинаковой неприязнью наблюдал перемены, происходившие как в СССР, так и в США. Ему не нравились массовые движения социального протеста, возникшие после кризиса 1929 года, и "новый курс" Рузвельта. В растущей и ширившейся демократии Кеннан видел угрозу меритократии, куда более справедливому, по его мнению, типу общественного устройства - ведь Кеннан считал, что право на участие в политической жизни надо заслужить, а не получить в готовом виде по праву рождения на определенной территории.

Любовь к русской культуре не мешала ему оставаться критиком не только СССР, но и действий Запада по отношению к стране большевиков. Кеннан осуждал Рузвельта за его уступки Кремлю, в частности, в вопросе о советских долгах. Он также критиковал Запад за равнодушное отношение к русской эмиграции, оказавшейся в США на положении в буквальном смысле бедных родственников.

И тем не менее, Кеннан оказался одним из первых, кто увидел, что советская система - это развивающийся организм, способный дать в отдаленном будущем неожиданный, пусть и нежелательный, результат. Но в этом развитии Кеннан усмотрел и гибель советского строя.

В феврале 1946 года Джордж Кеннан замещал Аверелла Гарримана на посту посла США в Москве. Среди прочих документов, прибывших из Вашингтона, Кеннан наткнулся на запрос от Государственного департамента и Министерства финансов проанализировать советские заявления по поводу различных международных финансовых институтов, возникших после войны, чтобы прояснить истинные цели и мотивы советских вождей в их послевоенной политике. Задание представляло из себя не бог весть что, обычная рутинная записка; но Кеннан усмотрел в этом шанс.

В основе неврастенического взгляда Кремля на международные дела лежит традиционное и инстинктивное российское чувство присутствия опасности, страх перед западными обществами более компетентными, более мощными, более высокоорганизованными в сфере экономики. Однако этот последний тип неуверенности сказывался в большей мере на правителях России, нежели на русском народе, поскольку российские правители всегда чувствовали, что их правление является относительно архаичным по форме, хрупким и искусственными в своей психологической основе, не способным выдержать сравнение или контакт с политическими системами в странах Запада.

Джордж Кеннан. Истоки советского поведения

В результате родилась одна из самых длинных (и уж точно самых знаменитых) официальных телеграмм в истории. Телеграмма №511 содержала 8 тысяч слов. Через полтора года ее текст под названием "Истоки советского поведения" был опубликован в журнале "Foreign Affairs" под псевдонимом "Х". (Kennan G.F. The Sources of Soviet Conduct // Foreign Affairs. 1947. July. №25. P.566-582.)

Мнение Кеннана резко расходилось с общепринятыми в США представлениями об основных направлениях национальной внешней политики. В первые послевоенные годы американцы хотели жить в мире. К СССР, своему недавнему союзнику, они испытывали симпатию. Соответственно, Вашингтон был склонен с пониманием относиться к выдвигаемым Сталиным требованиям. Кеннан же доказывал, что любые уступки Сталину лишь разожгут его аппетиты, поскольку советский диктатор уважает только силу, а "добрую волю" считает проявлением слабости.

Популярные идеи о том, что со Сталиным можно "договориться по-хорошему", писал Кеннан, ложны и опасны. С иллюзиями надо расстаться, считал он и предлагал "стратегию сдерживания" СССР. Кеннан писал, что в Кремле испытывают параноидальный страх перед свободным миром и это делает невозможным нормальное сосуществование двух систем. Но и новую войну (по мнению многих трезвомыслящих американцев, неизбежную), Кеннан не считал выходом из положения. Война против СССР, полагал он, должна быть "холодной", то есть сводиться к политике сдерживания. В результате, писал Кеннан, советская система развалится сама, поскольку внутренние процессы, происходящие в ней, сделают ее окончательно нежизнеспособной.

Эта "длинная телеграмма" оказала влияние на общественное мнение США и политику администрации президента Трумэна в тот период неопределенности, который наступил после окончания Второй мировой войны. Приняв курс на противостояние сталинской экспансии и отказавшись от возврата к традиционному изоляционизму (доктрина Монро), США взяли на себя роль сверхдержавы.

При этом выступление Кеннана подверглось резкой критике, и ему пришлось объяснять, что он, собственно, имел в виду. При всей своей нелюбви к СССР (и искренней любви к России), Кеннан предлагал американцам ненасильственное принуждение русских к миру, то есть политическое сдерживание СССР политическими методами.

В 1950 году Кеннан отошел от дипломатической работы из-за расхождений с Госдепартаментом по ряду вопросов, и принял приглашение Роберта Оппенгеймера посетить возглавляемый им Институт перспективных исследований. Но весной 1952 года Кеннана отозвали из этого отпуска и назначили послом США в СССР. При этом и в США, и в СССР понимали, что появление на этом посту такого человека, скорее всего, приведет конфликту, что вскоре и случилось.

В сентябре того же года Кеннан, будучи в Западном Берлине, выступил с резкой критикой советской системы. Наказание не замедлило последовать. 3 октября 1952 года советский МИД объявил его persona non grata. Этот эпизод поставил точку в карьере профессионального дипломата Джорджа Кеннана.

Но историческая миссия этого человека к тому времени была уже выполнена - Кеннан стал одним из главных архитекторов Холодной войны. Его идеи послужили обоснованием для важнейших международных инициатив, в частности, "плана Маршалла".

5 июня 1947 года госсекретарь США генерал Джордж Маршалл в своем выступлении в Гарвардском университете представил миру "Программу восстановления Европы". Маршалл считал, что скорейшая ликвидация разрушений, причиненных западноевропейским странам Второй мировой войной, в интересах США и других стран мира, экономики которых страдали от отсутствия устойчивых и масштабных связей с Европой. Госсекретарь предложил оказать помощь ряду европейских и азиатских стран, включая бывших врагов, что в конечном итоге должно было укрепить мир и способствовать развитию демократии. Конгресс США включил план Маршалла в Акт экономического сотрудничества 1948 года.

Программа восстановления европейской экономики была поддержана Великобританией и Францией. Летом 1947 года на международной конференции в Париже свое согласие на участие в ней дали 16 стран. Они заключили конвенцию о создании Организации европейского экономического сотрудничества, которая должна была разработать совместную "программу восстановления Европы". План начал осуществляться с апреля 1948 года.

Помощь предоставлялась из федерального бюджета США в виде безвозмездных поставок товаров, субсидий и займов. С апреля 1948 по декабрь 1951 года США израсходовали по "плану Маршалла" около 17 миллиардов долларов, причем основную долю помощи получили Великобритания, Франция, Италия и Западная Германия, на которую "план Маршалла" был распространен в декабре 1949 года.

30 декабря 1951 года "план Маршалла" официально прекратил свое существование и был заменен законом "о взаимном обеспечении безопасности", предусматривавшим одновременное предоставление экономической, а также военной помощи. Позже на этой основе родилась единая Европа.

Институт Кеннана является структурным подразделением центра имени Вильсона. Основной задачей института является содействие расширению в США знаний о России и других государствах бывшего СССР; подготовка научных исследований и докладов по данной проблематике; развитие диалога между американскими учеными и экспертами из правительственных структур по вопросам отношений США с Россией, Украиной, другими бывшими советскими республиками; расширение контактов между учеными из США и стран СНГ.

В 1991 году сорокапятилетней давности пророчество Кеннана сбылось - Советский Союз развалился изнутри, не выдержав груза внутренних противоречий. Предложенный Кеннаном подход США к взаимоотношениям с идеологическим противником был отчасти использован и в "плане Маршалла", и в других американских дипломатических разработках. Этот подход работал все послевоенные десятилетия и в конечном счете привел к крушению коммунистической системы.

За свою жизнь Кеннан написал 21 книгу, а также опубликовал множество статей, проектов, критических работ, писем и речей. Он дважды становился обладателем престижной Пулитцеровской премии. В 1974-1975 годах Кеннан вместе с директором Центра имени Вудро Вильсона Джеймсом Биллингтоном и историком Фредериком Старром основали Институт перспективных российских исследований имени Кеннана (Kennan Institute for Advanced Russian Studies). Следует заметить, что свое название институт получил в честь Джорджа Кеннана-старшего. В 1989 году президент Джордж Буш вручил Кеннану Президентскую медаль Свободы - высшую награду для гражданских лиц в США.

Но в конечном итоге Кеннана будут помнить как человека, предсказавшего неминуемое крушение СССР задолго до Беловежских соглашений. При этом Кеннан не был пророком - он был "всего лишь" честолюбивым аристократом духа, обладавшим недюжинным аналитическим умом. Ему повезло оказаться в нужном месте в нужное время и повезло быть услышанным. Но иногда такое везение способно изменять ход истории.

Кеннан Джордж Фрост (George F.Kennan) - родился в феврале 1904 года в Милуоки, штат Висконсин, унаследовал от своего дяди не только имя - Джордж, но и интерес к России. Д.Кеннан-старший основал "Общество друзей русской свободы" с целью поддержки либерального движения в России. В Принстонском и Берлинском университетах К.Д.Ф. изучал русский язык и историю России. После непродолжительного пребывания консулом в Гамбурге Кеннан пять лет (1928-1933) работал в американских миссиях в Риге, Каунасе, Талине. Здесь Кеннан вращался в кругах белой эмиграции, черпая из первоисточника сведения о нашей стране, с которой тогда у США еще не было дипломатических отношений. Он приехал в Москву в 1933 году вместе с первым американским послом в СССР В.Буллитом, в 1935-1937 гг. был вторым секретарем посольства, в 1937-1938 гг. - экспертом по делам СССР в госдепартаменте. В последующие годы Д.Кеннан служил в американских посольствах и миссиях.. В 1945 г. - министр-советник посольства США в Москве. В 1950-1952 гг. стал сотрудником института высших исследований (Institute for Advanced Studies) в Принстонском университете и, наконец в 1952 году - послом в Москве. С 1956 года он профессор истории Принстонского университета, член Американского философского общества и Американской академии социальных и политических наук. Знаменитостью Кеннан стал после появления в июле 1947 года статьи "Источники советского поведения". Статья стала важным историографическим фактом в истории холодной войны.

Использован материал с сайта "Русское зарубежье" - http://russians.rin.ru

Кеннан Джордж Фрост (р. 1904 г.) Государственный и политический деятель США. Один из ведущих американских советологов. Родился в Милуоки (шт. Висконсин). Окончил военную академию Сент-Джонс, а затем Принстонский университет (1925). В 1925- 1926 гг. - вице-консул США в Женеве. Позднее занимал ряд дипломатических постов в представительствах США в Гамбурге, Таллине, Риге и Каунасе. Изучал русский язык, литературу, законодательство и экономику СССР в Берлинском университете.

В 1934 и 1935-1937 гг. - секретарь американского посольства в Москве. В 1939-1941 гг. работал в Берлине. В 1945-1947 гг. - советник американского посольства в Москве. В 1952 г. назначен послом США в Советском Союзе; неоднократно встречался со Сталиным. В связи с враждебными антисоветскими выпадами был отозван из Москвы по требованию Советского правительства. В 1953 г. оставил дипломатическую службу и занялся преподавательской деятельностью. Профессор истории Принстонского университета. В конце 60-х годов неоднократно высказывался за более реалистический курс в отношении СССР.

Свои впечатления и размышления о Советской России, о Сталине, других партийных деятелях нашей страны изложил в книге «Россия и Запад при Ленине и Сталине» (Kennan G.F. Russia and the West under Lenin and Stalin. Boston, 1960). На русском языке большой отрывок из этой книги вошел в сборник «Сталин, Рузвельт, Черчилль, де Голль. Политические портреты» (Минск, 1991).

Характеризуя Сталина, Кеннан пишет: «...осторожный, скрытный, скрывающий свою холодную безжалостность под маской скромной вежливости, находящийся под влиянием болезненной подозрительности по отношению к тем, кто были его друзьями и последователями, способный на самые бесчувственные поступки, когда ему приходилось иметь дело с теми, кого он считал своими идеологическими противниками. Сталин... всегда был более вежливым с признанными врагами, чем с признанными друзьями».

Еще цитата из книги Кеннана: «О том, что Германия совершила нападение на Советский Союз, Молотову сообщил немецкий посол в Москве граф Шуленбург. Ответ Молотова на это сообщение представляется мне образцом жуткого лицемерия, которым были пропитаны советско-германские отношения в целом. „Неужели это возможно? - сказал старый представитель режима, который недавно совершил нападение на соседнюю Финляндию, аннексировал три страны, не желающие присоединяться, и депортировал сотни тысяч жителей восточной Польши в условиях крайней жестокости. - Нежели мы заслужили это?"

Я полагаю, что его превзошел только Сталин, выступая год или два спустя на банкете с представителями союзнических стран. Сталин, всегда любивший подразнить своих подчиненных, предложил Молотову сказать тост, а затем обратился к нему с дружеским повелением: „А теперь, Молотов, встань и расскажи нам о своем пакте с немцами"».

Использованы материалы кн.: Торчинов В.А., Леонтюк А.М. Вокруг Сталина. Историко-биографический справочник. Санкт-Петербург, 2000

Здесь читайте:

Телеграмма посольства США в Москве № 511 («Длинная телеграмма») 22 февраля 1946 г.

Историк, международник и дипломат Джордж Фрост Кеннан - один из основателей советологии в США, в 1934-1938 гг. он был первым секретарем, а в 1945-1946 гг. советником посольства США в Москве. За годы работы в СССР Кеннан стал ярым противником сталинской системы, убежденным в невозможности сотрудничества с ней. В 1947-1949 гг. он возглавлял отдел Государственного департамента США по планированию внешней политики и сыграл заметную роль в разработке плана Маршалла, стратегии «психологической войны» против СССР. Кеннан автор внешнеполитической доктрины «сдерживания», изложенной впервые в так называемой длинной телеграмме Кеннана в адрес государственного секретаря США (февраль 1946 г.) и развитой позднее в широко известной статье «Истоки советского поведения», опубликованной за подписью «Х» в июльском номере журнала «Форин афферс» за 1947 год.

Джордж Фрост Кеннан

Политическая сущность советской власти в ее нынешней ипостаси есть производное от идеологии и сложившихся условий: идеологии, унаследованной нынешними советскими лидерами от того политического движения, в недрах которого и произошло их политическое рождение, и условий, в которых они правят в России почти 30 лет. Проследить за взаимодействием этих двух факторов и проанализировать роль каждого из них в формировании официальной линии поведения Советского Союза для психологического анализа задача не из легких. И тем не менее стоит попытаться ее решить, если мы хотим уяснить для себя советское поведение и успешно ему противодействовать.
Обобщить набор идеологических положений, с которыми советские лидеры пришли к власти, нелегко. Марксистская идеология в том ее варианте, который получил распространение среди российских коммунистов, все время неуловимо видоизменяется. В ее основе обширный и сложный материал. Однако главные положения коммунистического учения в том виде, в каком оно сложилось к 1916 году, можно суммировать следующим образом:
а) основной фактор в жизни человека, определяющий характер общественной жизни и «лицо общества», это система производства и распределения материальных благ;
б) капиталистическая система производства отвратительна, потому что неизбежно ведет к эксплуатации рабочего класса классом капиталистов и не может в полной мере обеспечить развитие экономического потенциала общества или справедливое распределение материальных благ, созданных человеческим трудом;
в) капитализм несет в себе зародыш собственной гибели, и вследствие неспособности класса, владеющего капиталом, приспособиться к экономическим изменениям власть рано или поздно неизбежно перейдет в руки рабочего класса с помощью революции;
г) империализм как последняя стадия капитализма неизбежно ведет к войне и революции.
Остальное можно изложить словами Ленина: Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран... Нужно заметить, что не предполагалось, чтобы капитализм погиб без пролетарской революции. Чтобы опрокинуть прогнивший строй, необходим последний толчок со стороны революционного пролетарского движения. Но считалось, что рано или поздно такой толчок неизбежен.
В течение пятидесяти лет до начала революции такой образ мыслей был чрезвычайно притягателен для участников российского революционного движения. Разочарованные, неудовлетворенные, потерявшие надежду найти самовыражение в тесных рамках политической системы царской России (а может быть, чересчур нетерпеливые), не имевшие широкой народной поддержки своей теории о необходимости кровавой революции для улучшения социальных условий, эти революционеры в марксистской теории увидели в высшей степени удобное обоснование своих инстинктивных устремлений. Она давала псевдонаучное объяснение их нетерпению, категоричному отрицанию чеголибо ценного в царском строе, их жажде власти и отмщения и стремлению добиться своих целей во что бы то ни стало. Поэтому неудивительно, что они без колебаний уверовали в истинность и глубину марксистсколенинского учения, столь созвучного их собственным чувствам и устремлениям. Не стоит ставить под сомнение их искренность. Это явление старо как мир. Лучше всего об этом сказал Эдуард Гибсон в книге «История упадка и разрушения Римской империи»: «От энтузиазма до самозванства один шаг, опасный и неприметный; демон Сократа являет собой яркий пример того, как мудрый человек иногда обманывает себя, добрый человек обманывает других, а сознание погружается в смутный сон, не отличая собственных заблуждений от умышленного обмана». Именно с таким набором теоретических положений большевистская партия пришла к власти.
Здесь необходимо отметить, что на протяжении многолетней подготовки к революции эти люди, да и сам Маркс, уделяли внимание не столько той форме, которую примет социализм в будущем, сколько неизбежности свержения враждебной власти, что, по их мнению, должно было обязательно предшествовать построению социализма. Их представления о позитивной программе действий, которую надо будет осуществлять после прихода к власти, были большей частью расплывчаты, умозрительны и далеки от реальности. Не существовало никакой согласованной программы действий, помимо национализации промышленности и экспроприации крупных частных состояний. В отношении крестьянства, которое, согласно марксистской теории, не является пролетариатом, в коммунистических взглядах никогда не было полной ясности; и в течение первого десятилетия пребывания коммунистов у власти этот вопрос оставался предметом споров и сомнений.
Условия, сложившиеся в России сразу после революции, гражданская война и иностранная интервенция, а также тот очевидный факт, что коммунисты представляли лишь незначительное меньшинство русского народа, привели к необходимости установления диктатуры. Эксперимент с «военным коммунизмом» и попытка немедленно уничтожить частное производство и торговлю повлекли за собой тяжелейшие экономические последствия и дальнейшее разочарование в новой революционной власти. Хотя временное ослабление усилий по насаждению коммунизма в виде новой экономической политики несколько облегчило бедственное положение в экономике и, таким образом, оправдало свое назначение, оно наглядно показало, что «капиталистический сектор общества» все еще готов немедленно воспользоваться малейшим ослаблением давления со стороны правительства и, если дать ему право на существование, будет всегда представлять собой мощную оппозицию советскому режиму и серьезного конкурента в борьбе за влияние в стране. Примерно такое же отношение сложилось и к крестьянинуединоличнику, который, по существу, тоже был частным, хотя и мелким производителем.
Ленин, если бы он был жив, возможно, смог бы доказать свое величие и примирить эти противоборствующие силы на благо всего российского общества, хотя это и сомнительно. Но как бы то ни было, Сталин и те, кого он возглавил в борьбе за наследование ленинской руководящей роли, не желали мириться с конкурирующими политическими силами в сфере власти, которой они домогались. Слишком остро они ощущали непрочность своего положения. В особом их фанатизме, которому чужды англосаксонские традиции политического компромисса, было столько рвения и непримиримости, что они и не предполагали постоянно делить с кемто власть. От русскоазиатских предков к ним перешло неверие в возможность мирного сосуществования на постоянной основе с политическими соперниками. Легко уверовав в свою собственную доктринерскую непогрешимость, они настаивали на подчинении либо уничтожении всех политических противников. Вне рамок коммунистической партии никакой стройной организации в российском обществе не допускалось. Разрешались только те формы коллективной человеческой деятельности и общения, в которых партия играла главенствующую роль. Никакая другая сила российского общества не имела права существовать как жизнеспособный целостный организм. Только партии разрешалось быть структурно организованной. Остальным была уготована роль аморфной массы.
Этот же принцип господствовал и внутри самой партии. Рядовые члены партии, конечно же, участвовали в выборах, обсуждениях, принятии и осуществлении решений, но занимались этим не по собственному побуждению, а по указанию вселявшего трепет партийного руководства и непременно в соответствии с вездесущим «учением».
Хочу еще раз подчеркнуть, что, возможно, эти деятели субъективно и не стремились к абсолютной власти как таковой. Они, несомненно, верили им это было легко, что только они знают, что хорошо для общества, и будут действовать ему во благо, если им удастся надежно оградить свою власть от посягательств. Однако, стремясь обезопасить свою власть, они не признавали в своих действиях никаких ограничений ни Божьих, ни человеческих. И до тех пор, пока такая безопасность не достигнута, в их перечне первоочередных задач благополучие и счастье вве­ренных им народов отодвигались на последнее место.
Сегодня главная черта советского режима в том, что до сих пор этот процесс политической консолидации не завершен и кремлевские правители все еще заняты главным образом борьбой за ограждение от посягательств на власть, которую они захватили в ноябре 1917 года и стремятся превратить в абсолютную. Прежде всего они старались оградить ее от внутренних врагов в самом советском обществе. Они пытаются обезопасить ее и от посягательств со стороны внешнего мира. Ведь их идеология, как мы уже видели, учит, что окружающий мир враждебен им и что их долг когданибудь свергнуть стоящие у власти политические силы за пределами их страны. Могучие силы русской истории и традиции способствовали укреплению в них этого убеждения. И наконец, их собственная агрессивная непримиримость к внешнему миру в конце концов вызвала ответную реакцию, и они вскоре были вынуждены, говоря словами того же Гибсона, «заклеймить высокомерие», которое сами и вызвали. У каждого человека есть неотъемлемое право доказать себе, что мир к нему враждебен, если достаточно часто это повторять и исходить из этого в своих действиях, неизбежно в конце концов окажешься прав.
Образ мышления советских руководителей и характер их идеологии предопределяют, что никакая оппозиция не может быть официально признана полезной и оправданной. Теоретически такая оппозиция это порождение враждебных, непримиримых сил умирающего капитализма. До тех пор пока официально признавалось существование в России остатков капитализма, можно было свалить часть вины за сохранение в стране диктаторского режима на них как на внутреннюю силу. Но по мере того как эти остатки ликвидировали, такое оправдание отпадало. Оно совсем исчезло, когда было официально объявлено, что они наконец уничтожены. Это обстоятельство породило одну из главных проблем советского режима: поскольку капитализм в России больше не существовал, а Кремль не был готов открыто признать, что в стране может самостоятельно возникнуть серьезная широкая оппозиция со стороны подвластных ему освобожденных масс, появилась необходимость оправдать сохранение диктатуры тезисом о капиталистической угрозе извне.
Началось это давно. В 1924 году Сталин, в частности, обосновывал сохранение органов подавления, под которыми среди прочих он подразумевал армию и секретную полицию, тем, что, «до тех пор пока существует капиталистическое окружение, сохраняется опасность интервенции со всеми вытекающими из нее последствиями». В соответствии с этой теорией с того времени любые силы внутренней оппозиции в России последовательно выдавались за агентов реакционных иностранных держав, враждебных советской власти. По той же причине настоятельно подчеркивался изначальный коммунистический тезис об антагонизме между капиталистическим и социалистическим миром.
Множество примеров убеждают, что этот тезис в реальности не имеет под собой оснований. Относящиеся к нему факты в значительной степени объясняются искренним возмущением, которое вызывали за рубежом советские идеология и тактика, а также, в частности, существованием крупных центров военной мощи нацистского режима в Германии и правительства Японии, которые в конце 30х годов в самом деле вынашивали агрессивные планы против Советского Союза. Однако есть все основания полагать, что тот упор, который делается Москвой на угрозу советскому обществу из внешнего мира, объясняется не реальным существованием антагонизма, а необходимостью оправдать сохранение внутри страны диктаторского режима.
Сохранение такого характера советской власти, а именно стремления к неограниченному господству внутри страны одновременно с насаждением полумифа о непримиримой враждебности внешнего окружения, в значительной мере способствовало формированию того механизма советской власти, с которым мы имеем дело сегодня. Внутренние органы государственного аппарата, которые не отвечали поставленной цели, отмирали. Те же, которые отвечали цели, непомерно разбухали. Безопасность советской власти стала опираться на железную дисциплину в партии, на жестокость и вездесущность секретной полиции и на безграничную монополию государства в области экономики. Органы подавления, в которых советские лидеры видели защитников от враждебных сил, в значительной мере подчинили себе тех, кому они должны были служить. Сегодня главные органы советской власти поглощены совершенствованием диктаторской системы и пропагандой тезиса о том, что Россия это осажденная крепость, у стен которой притаились враги. И миллионы сотрудников аппарата власти должны до последнего отстаи­вать такой взгляд на положение в России, ибо без него они окажутся не у дел.
В настоящее время правители уже не могут и думать обойтись без органов подавления. Борьба за неограниченную власть, которая ведется вот уже почти три десятилетия с беспрецедентной (по крайней мере, по размаху) в наше время жестокостью, снова вызывает ответную реакцию как внутри страны, так и за ее пределами. Эксцессы полицейского аппарата сделали скрытую оппозицию режиму гораздо более сильной и опасной, чем та, которая могла бы быть до начала этих эксцессов.
И уж меньше всего правители готовы отказаться от измышлений, которыми они оправдывают существование диктаторского режима. Ибо эти измышления уже канонизированы в советской философии теми эксцессами, которые во имя них совершались. Теперь они прочно закрепились в советском образе мышления с помощью средств, далеко выходящих за рамки идеологии.

Такова история. Как же она отражается на политической сущности советской власти нынешнего дня?
В первоначальной идеологической концепции официально ничто не изменилось. Попрежнему проповедуется тезис об изначальной порочности капитализма, о неизбежности его гибели и о миссии пролетариата, который должен этой гибели способствовать и взять власть в свои руки. Но теперь упор делается главным образом на те концепции, которые имеют конкретное отношение к советскому режиму как таковому: на его исключительном положении как единственного истинно социалистического строя в темном и заблудшем мире и на взаимоотношениях власти внутри него.
Первая концепция касается имманентного антагонизма между капитализмом и социализмом. Мы уже видели, какое прочное место занимает она в основах советской власти. Она оказывает глубокое воздействие на поведение России как члена международного сообщества. Она означает, что никогда Москва искренне не признает общности целей Советского Союза и стран, которые она считает капиталистическими. По всей вероятности, в Москве полагают, что цели капиталистического мира антагонистичны советскому режиму и, следовательно, интересам народов, контролируемых им. Если время от времени советское правительство ставит свою подпись под документами, в которых говорится обратное, то это надо понимать как тактический маневр, дозволенный в отношениях с врагом (всегда бесчестным), и воспринимать в духе caveat emptor. В основе же антагонизм остается. Он постулируется. Он становится источником многих проявлений внешней политики Кремля, которые вызывают у нас беспокойство: скрытности, неискренности, двуличия, настороженной подозрительности и общего недружелюбия. В обозримом будущем все эти проявления, повидимому, сохранятся, будут варьироваться лишь их степень и масштаб. Когда русским что-то от нас нужно, та или иная характерная черта их внешней политики временно отодвигается на задний план; в таких случаях всегда находятся американцы, которые спешат радостно объявить, что «русские уже изменились», а некоторые из них даже пытаются приписать себе заслуги в происшедших «переменах». Но мы не должны поддаваться на подобные тактические уловки. Эти характерные черты советской политики, как и постулаты, из которых они вытекают, составляют внутреннюю сущность советской власти и всегда будут присутствовать на переднем или заднем плане, до тех пор пока эта внутренняя сущность не изменится.
Это означает, что нам еще долго придется испытывать трудности в отношениях с русскими. Это не значит, что их надо воспринимать в контексте их программы во что бы то ни стало осуществить к определенному сроку переворот в нашем обществе. В теоретическом положении о неизбежности гибели капитализма, к счастью, содержится намек, что с этим можно не спешить. Пока же жизненно важно, чтобы «социалистическое отечество», этот оазис власти, уже отвоеванный для социализма в лице Советского Союза, любили и защищали все истинные коммунисты в стране и за рубежом; чтобы они способствовали его процветанию и клеймили позором его врагов. Помощь же незрелым «авантюристическим» революциям за границей, которая могла бы какимто образом поставить советскую власть в затруднительное положение, должна рассматриваться как непростительный и даже контрреволюционный шаг. Как решили в Москве, дело социализма состоит в том, чтобы поддерживать и укреплять советскую власть.

Тут мы подходим ко второй концепции, определяющей сегодня советское поведение. Это тезис о непогрешимости Кремля. Советская концепция власти, не допускающая каких-либо организационных очагов вне самой партии, требует, чтобы в теории партийное руководство оставалось единственным источником истины. Ибо, если бы истина обнаружил ась гдето еще, то это могло бы служить оправданием для ее проявления в организованной деятельности. Но именно этого Кремль не может допустить и не допустит.
Следовательно, руководство коммунистической партии всегда право и всегда было право начиная с 1929 года, когда Сталин узаконил свою личную власть, объявив, что решения политбюро принимаются единогласно.
На принципе непогрешимости основывается железная дисциплина внутри коммунистической партии. На самом деле эти два положения взаимосвязаны. Строгая дисциплина требует признания непогрешимости. Непогрешимость требует соблюдения дисциплины. Вместе они в значительной мере определяют модель поведения всего советского аппарата власти. Но значение их можно понять, только если принять во внимание третий фактор, а именно: руководство может в тактических целях выдвигать любой тезис, который считает полезным для дела в данный момент, и требовать преданного и безоговорочного согласия с ним всех членов движения в целом. Это означает, что истина не неизменна, а фактически создается самими советскими лидерами для любых целей и намерений. Она может изменяться каждую неделю или каждый месяц. Она перестает быть абсолютной и непреложной и не вытекает из объективной реальности. Она всего лишь самое последнее конкретное проявление мудрости тех, кого следует считать источником истины в конечной инстанции, потому что они выражают логику исторического процесса. В совокупности все три фактора придают подчиненному аппарату советской власти непоколебимое упорство и монолитность во взглядах. Эти взгляды изменяются не иначе, как по указанию Кремля. Если по данному вопросу текущей политики выработана определенная партийная линия, то вся советская государственная машина, в том числе и дипломатия, начинает неуклонно двигаться по предписанному пути, как заведенный игрушечный автомобиль, который пущен в заданном направлении и остановится только при столкновении с превосходящей силой. Люди, являющиеся деталями этого механизма, глухи к доводам разума, которые доносятся до них извне. Вся их подготовка приучает не доверять и не признавать видимую убедительность внешнего мира. Подобно белой собачке перед граммофоном, они слышат только «голос хозяина». И чтобы они отклонились от линии, продиктованной сверху, приказ должен исходить только от хозяина. Та­ким образом, представитель иностранной державы не может рассчитывать на то, что его слова произведут на них хоть какоето впечатление. Самое большее, на что он может надеяться, это что его слова будут переданы наверх, где сидят люди, которые в силах изменить линию партии. Но даже на этих людей вряд ли может подействовать нормальная логика, если она исходит от представителя буржуазного мира. Поскольку ссылаться на общность целей бесполезно, то столь же бессмысленно и рассчитывать на одинаковый подход. Поэтому факты для кремлевских руководителей значат больше, чем слова, а слова приобретают наибольший вес, когда они подкрепляются фактами или отражают факты, имеющие неоспоримую ценность.
Однако мы уже убедились, что идеология не требует от Кремля быстрого осуществления его целей. Как и церковь, он имеет дело с идеологическими концепциями, рассчитанными на длительный срок, и потому может позволить себе не торопиться. Он не имеет права рисковать уже достигнутыми завоеваниями революции ради призрачных химер будущего. Само ленинское учение призывает к большой осторожности и гибкости в достижении коммунистических целей. Опять же эти тезисы подкрепляются уроками истории России, где на протяжении веков на обширных просторах неукрепленной равнины велись малоизвестные сражения между кочевыми племенами. Здесь осторожность и осмотрительность, изворотливость и обман были важными качествами; естественно, что для человека с русским или восточным складом ума качества эти имеют большую ценность. Поэтому Кремль без сожаления может отступить под напором превосходящей силы. И поскольку время не имеет ценности, он не поддается панике, если приходится отступить. Его политика плавный поток, который, если ему ничто не мешает, непрестанно движется к намеченной цели. Его главная забота во что бы то ни стало заполнить все уголки и впадины в бассейне мировой власти. Но если на своем пути он наталкивается на непреодолимые барьеры, он воспринимает это философски и приспосабливается к ним. Главное, чтобы не иссякал напор, упорное стремление к желанной цели. В советской психологии нет и намека на то, что эта цель должна быть достигнута в определенные сроки.
Подобные размышления приводят к выводу, что иметь дело с советской дипломатией одновременно и легче, и труднее, чем с дипломатией таких агрессивных лидеров, как Наполеон или Гитлер. С одной стороны, она более чувствительна к сопротивлению, готова отступить на отдельных участках дипломатического фронта, если противостоящая ей сила оценивается как превосходящая и, следовательно, более рациональная с точки зрения логики и риторики власти. С другой стороны, ее непросто одолеть или остановить, одержав над ней одну единственную победу. А настойчивое упорство, которое движет ею, говорит о том, что успешно противостоять ей можно не с помощью спорадических действий, зависящих от мимолетных капризов демократического общественного мнения, но только с помощью продуманной долговременной политики противников России, которая была бы не менее последовательной в своих целях и не менее разнообразной и изобретательной в средствах, чем политика самого Советского Союза.
В данных обстоятельствах краеугольным камнем политики Соединен­ных Штатов по отношению к Советскому Союзу, несомненно, должно быть длительное, терпеливое, но твердое и бдительное сдерживание экспансионистских тенденций России. Важно отметить, однако, что такая политика не имеет ничего общего с внешней суровостью, с пустыми или хвастливыми заявлениями о твердости. Хотя Кремль чаше всего проявляет гибкость, сталкиваясь с политическими реалиями, он, несомненно, становится неподатливым, когда речь заходит о его престиже. Бестактными заявлениями и угрозами советское правительство, как и почти всякое другое, можно поставить в такое положение, когда оно не сможет уступить, даже вопреки требованиям реальности. Русские руководители хорошо разбираются в человеческой психологии и отлично понимают, что потеря самообладания не способствует упрочению позиций в политике. Они умело и быстро пользуются подобными проявлениями слабости. Поэтому, чтобы успешно строить отношения с Россией, иностранное государство должно непременно сохранять хладнокровие и собранность и предъявлять требования к ее политике таким образом, чтобы у нее оставался открытым путь к уступкам без ущерба для престижа.

В свете сказанного становится ясно, что советское давление на свободные институты западного мира можно сдержать лишь с помощью искусного и бдительного противодействия в различных географических и политических точках, постоянно меняющихся в зависимости от сдвигов и перемен в советской политике, но его нельзя устранить с помощью заклинаний и разговоров. Русские ожидают бесконечного поединка и считают, что уже добились больших успехов. Мы должны помнить, что в свое время коммунистическая партия играла значительно меньшую роль в российском обществе, чем сегодняшняя роль Советской страны в мировом сообществе. Пусть идеологические убеждения позволяют правителям России думать, что истина на их стороне и что они могут не торопиться. Но те из нас, кто этой идеологии не исповедует, могут объективно оценить правильность этих постулатов. Советская доктрина не только подразумевает, что западные страны не могут контролировать пути развития собственной экономики, но и предполагает беспредельное единство, дисциплинированность и терпеливость русских. Давайте трезво взглянем на этот апокалиптический постулат и предположим, что Западу удастся найти силы и средства для сдерживания советской власти в течение 10-15 лет. Чем обернется оно для России?
Советские лидеры, применив современную технику в искусстве деспотизма, решили проблему повиновения в рамках своего государства. Редко кто бросает им вызов; но даже эти немногие не могут вести борьбу против государственных органов подавления.
Кремль также доказал способность достигать своих целей, создав, не считаясь с интересами народов России, основы тяжелой индустрии. Этот процесс, правда, еще не завершен и продолжает развиваться, приближая Россию в этом отношении к основным промышленно развитым государствам. Однако все это как поддержание внутренней политической безопасности, так и создание тяжелой индустрии достигнуто за счет колоссальных потерь человеческих жизней, судеб и надежд. В невиданных для нашего времени масштабах в условиях мира применяется принудительный труд. Другие отрасли советской экономики, особенно сельское хозяйство, производство товаров широкого потребления, жилищное строительство и транспорт, игнорируются или нещадно эксплуатируются.
Вдобавок ко всему война принесла страшные разрушения, громадные людские потери и бедность народа. Этим объясняется усталость, физическая и нравственная, всего населения России. Народ в массе разочарован и скептически настроен, советская власть для него уже не так притягательна, как раньше, хотя она продолжает манить своих сторонников за рубежом. Энтузиазм, с которым русские воспользовались некоторыми послаблениями для церкви, введенными во время войны из тактических соображений, красноречиво свидетельствует, что их способности верить идеалам и служить им не нашли выражения в политике режима.
В подобных обстоятельствах физические и психические силы людей небеспредельны. Они объективны и действуют в условиях даже самых жестоких диктатур, так как люди просто не способны их преодолеть. Лагеря принудительного труда и другие институты подавления только временное средство заставить людей работать больше, чем требует их желание или экономическая необходимость. Если люди все же остаются в живых, они преждевременно стареют и их следует считать жертвами диктаторского режима. Во всяком случае, их лучшие способности уже утрачены для общества и не могут быть поставлены на службу государству.
Теперь надежда только на новое поколение. Новое поколение, несмотря на лишения и страдания, многочисленно и энергично; к тому же русские талантливый народ. Пока еще, правда, неясно, как отразятся на этом поколении, когда оно вступит в пору зрелости, чрезвычайные эмоциональные перегрузки детства, порожденные советской диктатурой и сильно усугубленные войной. Такие понятия, как обычная безопасность и спокойствие в собственном доме, теперь существуют в Советском Союзе разве что только в самых отдаленных деревнях. И нет уверенности, что все это не скажется на общих способностях того поколения, которое сейчас вступает в пору зрелости.
Помимо этого, налицо факт, что советская экономика, хотя она и может похвастаться значительными достижениями, развивается настораживающе неровно и неравномерно. Русские коммунисты, говорящие о «неравномерном развитии капитализма», должны были бы сгорать от стыда, глядя на свою экономику. Масштабы развития некоторых ее отраслей, например металлургической или машиностроительной, вышли за рамки разумных пропорций по сравнению с развитием других отраслей хозяйства. Перед нами государство, которое стремится в течение небольшого срока стать одной из великих промышленных держав и при этом не располагает приличными шоссейными дорогами, а ее железнодорожная сеть весьма несовершенна. Многое уже сделано для того, чтобы поднять производительность труда и научить полуграмотных крестьян обращению с машинами. Однако материальнотехническое обслуживание до сих пор является самой страшной прорехой советской экономики. Строительство ведется поспешно и некачественно.
Амортизационные расходы, вероятно, огромны. Во многих отраслях экономики так и не удалось привить рабочим хоть какие-то элементы общей культуры производства и технического самоуважения, свойственного квалифицированным рабочим Запада.
Трудно представить себе, каким образом уставшим и подавленным людям, которые трудятся в условиях страха и принуждения, удастся быстро устранить эти недостатки. И до тех пор, пока они не будут преодолены, Россия останется экономически уязвимой и в не котором роде немощной страной, которая может экспортировать свой энтузиазм или распространять необъяснимые чары своей примитивной политической живучести, но не в состоянии подкрепить эти предметы экспорта реальными свидетельствами материальной мощи и процветания.
Вместе с тем над политической жизнью Советского Союза нависла большая неопределенность, та самая неопределенность, которая связана с переходом власти от одного человека к другому или от одной группы лиц к другой.
Эта проблема, конечно, связана главным образом с особым положением Сталина. Нельзя забывать, что наследование им исключительного положения Ленина в коммунистическом движении это пока единственный случай перехода власти в Советском Союзе. Понадобилось двенадцать лет, чтобы закрепить этот переход. Это обошлось народу в миллионы жизней и сотрясло основы государства. Побочные толчки ощущались во всем международном коммунистическом движении и нанесли урон самим кремлевским руководителям.
Вполне возможно, что следующая передача неограниченной власти произойдет тихо и незаметно, без каких-либо пертурбаций. Но в то же время не исключено, что связанные с этим проблемы приведут, говоря словами Ленина, к одному из тех «необычайно быстрых переходов» от «тонкого обмана» к «разнузданному насилию», которые характерны для истории России, и сотрясут советскую власть до основания.
Но дело не только в самом Сталине. Начиная с 1938 года в высших эшелонах советской власти наблюдается настораживающая закостенелость политической жизни. Всесоюзный съезд Советов, который теоретически считается высшим органом партии, должен собираться не реже чем раз в три года. Последний съезд был почти восемь лет назад. За это время численность членов партии выросла вдвое. За время войны огромное число коммунистов погибло, и теперь более половины всех членов партии это люди, которые вступили в ее ряды уже после последнего съезда. Тем не менее на вершине власти, несмотря на все злоключения страны, остается все та же небольшая группа лидеров. Безусловно, есть причины, по которым испытания военных лет повлекли за собой коренные политические изменения в правительствах всех крупных западных государств. Причины этого явления достаточно общие, а потому должны присутствовать и в скрытой от взоров советской политической жизни. Но никаких признаков подобных процессов в России не видно.
Напрашивается вывод, что в рамках даже такой в высшей степени дисциплинированной организации, как коммунистическая партия, непременно должны все больше проявляться различия в возрасте, взглядах и интересах между огромными массами рядовых членов, вступивших в нее сравнительно недавно, и очень небольшой группой бессменных высших руководителей, с которыми большинство этих членов партии никогда не встречались, никогда не разговаривали и с которыми у них не может быть никакой политической близости.
Трудно предсказать, будет ли в этих условиях неизбежное омоложение высших эшелонов власти происходить (а это лишь вопрос времени) мирно и гладко или же соперники в борьбе за власть обратятся к политически незрелым и неопытным массам, чтобы заручиться их поддержкой. Если верно последнее, то коммунистической партии нужно ожидать непредсказуемых последствий: ведь рядовые члены партии учились работать лишь в условиях железной дисциплины и подчинения и совершенно беспомощны в искусстве достижения компромиссов и согласия. Если в коммунистической партии произойдет раскол, который парализует ее действия, то хаос и беспомощность общества в России обнаружатся в крайних формах. Ибо, как уже говорилось, советская власть это лишь оболочка, скрывающая аморфную массу, которой отказано в создании независимой организационной структуры. В России нет даже местного самоуправления. Нынешнее поколение русских понятия не имеет о самостоятельных коллективных действиях. Поэтому если про изойдет нечто такое, что нарушит единство и эффективность партии как политического инструмента, то Советская Россия может мгновенно превратиться из одной из сильнейших в одну из самых слабых и жалких стран мира.
Таким образом, будущее советской власти отнюдь не так безоблачно, как по русской привычке к самообману может по казаться кремлевским правителям. То, что они могут удерживать власть, они уже продемонстрировали. Но им еще предстоит доказать, что они могут легко и спокойно передать ее другим. Однако тяжкое бремя их господства и превратности международной жизни заметно подточили силы и надежды великого народа, на котором покоится их власть. Любопытно отметить, что идеологическое воздействие советской власти в настоящее время сильнее за пределами России, куда не могут дотянуться длинные руки советской полиции. В связи с этим на память приходит сравнение, которое есть в романе Томаса Манна «Будденброки». Рассуждая о том, что человеческие институты приобретают особый внешний блеск как раз в тот момент, когда их внутренний распад достигает высшей точки, он уподобляет семейство Будденброков в пору его наивысшего расцвета одной из тех звезд, свет которых ярче всего освещает наш мир тогда, когда на самом деле они давно прекратили свое существование. Кто может поручиться за то, что лучи, все еще посылаемые Кремлем недовольным народам западного мира, не являются тем самым последним светом угасающей звезды? Доказать это нельзя. И опровергнуть тоже. Но остается надежда (и, по мнению автора этой статьи, довольно большая), что советская власть, как и капиталистический строй в ее понимании, несет в себе семена собственной гибели, и эти семена уже тронулись в рост.
Совершенно очевидно, что в обозримом будущем вряд ли можно ожидать политического сближения между Соединенными Штатами и советским режимом. Соединенные Штаты и впредь должны видеть в Советском Союзе не партнера, а соперника на политической арене. Они должны быть готовы к тому, что в советской политике найдет отражение не абстрактная любовь к миру и стабильности и не искренняя вера в постоянное счастливое сосуществование социалистического и капиталистического мира, а осторожное и упорное стремление подорвать и ослабить влияние всех противостоящих сил и стран.
Но нельзя забывать и того, что Россия по сравнению с западным миром в целом все еще слабая страна, что советская политика отличается большой неуравновешенностью и что в советском обществе, возможно, кроются пороки, которые в конечном счете приведут к ослаблению его общего потенциала. Это само по себе дает право Соединенным Штатам уверенно проводить политику решительного сдерживания, чтобы противопоставить русским несгибаемую силу в любой точке земного шара, где они попытаются посягнуть на интересы мира и стабильности.
Но в действительности возможности американской политики ни в коей мере не должны сводиться к проведению твердой линии на сдерживание и к надеждам на лучшее будущее. Своими действиями Соединенные Штаты вполне могут влиять на развитие событий как в самой России, так и во всем коммунистическом движении, которое оказывает значительное влияние на внешнюю политику России. И речь идет не только о скромных усилиях Соединенных Штатов по распространению информации в Советском Союзе и других странах, хотя это тоже важно. Речь, скорее, идет о том, насколько успешными будут наши усилия по созданию у народов мира представления о Соединенных Штатах как о стране, которая знает, чего хочет, которая успешно справляется со своими внутренними проблемами и обязанностями великой державы и которая обладает достаточной силой духа, чтобы твердо отстаивать свои позиции в современных идеологических течениях. В той степени, в которой нам удастся создавать и поддерживать такое представление о нашей стране, цели русского коммунизма будут казаться бесплодными и бессмысленными, у сторонников Москвы поубавится энтузиазма и надежд, а во внешней политике у Кремля прибавится проблем. Ведь старческая немощь и обветшалость капиталистического мира составляют краеугольный камень коммунистической философии. Поэтому уже одно то, что не сбудутся предсказания пророков с Красной площади, самоуверенно предрекавших со времени окончания войны, что в Соединенных Штатах неминуемо разразится экономический кризис, имело бы глубокие и важные последствия для всего коммунистического мира.
И напротив, проявления неуверенности, раскола и внутренней разобщенности в нашей стране воодушевляют коммунистическое движение в целом. Каждое такое проявление вызывает бурю восторга и новые надежды в коммунистическом мире; в поведении Москвы появляется самодовольство; новые сторонники из разных стран пытаются примкнуть к коммунистическому движению, принимая его за ведущую линию международной политики; и тогда напор русских возрастает по всем направлениям международных отношений.
Было бы преувеличением полагать, что одни Соединенные Штаты без поддержки других государств могли бы решить вопрос жизни и смерти коммунистического движения и вызвать скорое падение советской власти в России. Тем не менее США имеют реальную возможность значительно ужесточить условия, в которых осуществляется советская политика, заставить Кремль действовать более сдержанно и осмотрительно, чем в последние годы, и таким образом способствовать развитию процессов, которые неизбежно приведут либо к крушению советского строя, либо к постепенной его либерализации. Ибо ни одно мистическое, мессианское движение, и особенно кремлевское, не может постоянно терпеть неудачи, не начав рано или поздно так или иначе приспосабливаться к логике реального положения вещей.
Таким образом, решение вопроса в значительной мере зависит и от нашей страны. Советско-американские отношения это, по существу, пробный камень международной роли Соединенных Штатов как государства. Чтобы избежать поражения, Соединенным Штатам достаточно быть на высоте своих лучших традиций и доказать, что они достойны называться великой державой.
Можно с уверенностью сказать, что это самое честное и достойное испытание национальных качеств. Поэтому всякий, кто внимательно следит за развитием советско-американских отношений, не будет сетовать на то, что Кремль бросил вызов американскому обществу. Напротив, он будет в какойто мере благодарен судьбе, которая, послав американцам это суровое испытание, поставила саму их безопасность как нации в зависимость от их способности сплотиться и принять на себя ответственность морального и политического руководства, которое уготовано им историей.